вас.
Это уже другое дело! Выполняем левый разворот и начинаем пикировать. Цель уже видна в прицеле и визуально.
— Главный включил. Разрешите работать? — запросил Араратович, когда мы уже пикировали в район сброса бомб.
Органы управления вооружения включены. Держусь слева от ведущего. Вижу берег реки, тянущейся от центральных вершин горного хребта. Несколько строений внизу, по которым сейчас будет совершён удар. Ничего не останется после такого удара, даже если не будет прямого попадания.
Откидываю колпачок с кнопки РС. Марка на прицеле в центре, и загорается лампа разрешения сброса ПР. И почему не даёт разрешение на удар Торос?
— Торос, разрешите работу! — громко говорит в эфир Бажанян.
Нельзя отвлекаться от цели в момент пикирования, но что-то внутри заставило меня поднять голову. Знакомые силуэты появились совершенно из ниоткуда. Ощущение такое, будто в тебя пустили ракеты, и ты несёшься им навстречу. Только ракеты гораздо меньше, чем эти объекты. Имя им Су-25, которые выскочили из ущелья, набирая высоту.
— Вывод! Вывод! Вправо уходи! — раздался громкий крик в эфир.
Глава 6
Пульс резко подскочил до заоблачных значений. Все мышцы напряглись и внутри сжался огромный ком. Сказать честно — обосраться в такой момент было бы не самым плохим последствием. Тут и до разрыва сердца недалеко.
Торос кричал так, будто это в него летит самолёт и, столь сильный надрыв голоса, ему поможет. Помощь нужна нам с Бажаняном.
Мне показалось, что я смог разглядеть огромные глаза лётчика, мчащегося навстречу.
— Вправо! Вправо! — услышал я команду от Бажаняна.
Я резко переложил самолёт в правую сторону, наблюдая, как Араратович прижался ко мне вплотную. Если я заложу крен сильнее, то могу уйти в сваливание и машину уже не выведу, а если мало — ведущий меня зацепит.
— Не могу держать. Снижаюсь! — сказал я, продолжая нестись в ущелье.
На дне этого узкого желоба тонкая нить горной реки. Самолёт можно не вытянуть. Пошла большая просадка. Внизу расположен кишлак, а у меня полная зарядка. Надо пытаться вывести самолёт, чтобы не погибнуть на этих склонах, уводя самолёт в гору.
Выравниваю самолёт по крену, но высоты очень мало. Перетягивать ручку нельзя. Тоже есть вариант свалиться. Кишлак уже подо мной.
— Серый, не выведешь, прыгай! — слышу голос Араратовича.
Начинаю вытягивать самолёт, но ручка почти не слушается. Вот-вот сейчас зацеплю крыши домов!
— 202й, прыгай! — кричит уже мне авианаводчик, чей голос тонет среди помех.
— Кишлак! — отвечаю я, продолжая тянуть ручку на себя, удерживая самолёт педалями от скольжения.
— Прыжок, прыжок! — снова грозная команда от Араратовича и я взмываю, устремляясь вверх.
Выравниваю самолёт по горизонту. Впереди вижу своего ведущего, плавно набирающего высоту в развороте.
Давно не испытывал такого облегчения в душе. Перед глазами стояла очень печальная картина, что я мог бы сейчас погибнуть. Я не думал, были ли в кишлаке духи в тот момент. А вот о детях, женщинах и стариках очень даже. И все они хотят жить, как и я.
— 202й, наблюдаю, разрешите пристроиться слева.
— 216й,ух… разрешил. Что там, на земле? — устало спросил Бажанян, будто пробежал стометровку.
— Смотрю, — сказал я, бросая взгляд влево.
Над районом, где был кишлак, поднимается дым. В километре был объект, по которому отработали штурмовики. А сейчас туда сбрасывают бомбы остальные.
— Не разобрать, 202й, — пристроился я к самолёту Араратовича. — Слева на месте.
— Понял. Куда остальные попали, Торос? — запросил Бажанян у передового авианаводчика ПАНа.
— Наблюдаю, 202й, — ответил он. — Первый заход отработали хорошо. Цели поражены.
Мои нервы, которые были натянуты, словно струна, начали расслабляться. Во рту всё пересохло, а левая рука только начала успокаиваться после тряски. Вот только в спине снова боль появилась. Не такая, чтобы сразу идти на посадку, но ровно сидеть мешает.
В эфире уже пошли доклады от летчиков нашей группы, о занятии безопасной высоты и готовности к повторному заходу на цель.
— Почему медленно? Продолжать работу. Динамика, динамика! — дал команду в эфир Хреков. — 202й, вашей паре на посадку. Потом поговорим.
— Понял. Торос, я 202й, с вами конец связи. Ухожу на Янтарь, — сказал Бажанян.
— 202й, понял. Спасибо за работу, — как ни в чём не бывало, попрощался с нами авианаводчик.
— Да ну вас! — громко сказал Бажанян.
Тут же мы перешли на стартовый канал, где очень громко передавал свои эмоции Афанасьев. Его голос я узнал сразу.
— Кто это был? Дайте мне позывной этого балбеса, и я с ним поговорю сейчас на земле! — ругался рыжий подполковник в эфир, совершенно не стесняясь, что его услышат.
Сильно мешает он своими разговорами. Группе руководства полётами не даёт нормально сформировать поток самолётов на посадку.
— Какого лешего происходит? Вы откуда появились, «грачи»? — выругался в эфир Бажанян.
И этот туда же! Сядем, а потом хоть морды бейте. Не желательно, но посмотреть было бы интересно, хоть и драться между собой нехорошо.
— У меня встречный вопрос. Вы чего там делали, «весёлые» вы наши? — отвечал ему Афанасьев.
Что-то мне подсказывает, что на земле будет о чём поговорить двум подполковникам в ожидании генерала. Правда, надо ещё сесть.
— 202й, рассчитывайте заход с ходу, посадку парой, — дал нам команду руководитель полётами.
Это разумно, поскольку скорость на посадке у нас больше. Взлетели мы раньше, значит, и топлива меньше. Но Афанасьев думал по-другому.
— Янтарь, я 301й. Мы готовы парой с ходу зайти. Уже в районе третьего разворота, — вышел он в эфир.
Визуально, я обнаружил пару Су-25х. Вот только третьим разворотом там и не пахло. Идут они в нескольких километрах от нас. То есть, находятся дальше от аэродрома, чем мы, а у нас место явно не на третьем развороте полёта по кругу.
— 301й, вам правый вираж. На посадку после пары 202го.
— Понял, — недовольным голосом ответил Афанасьев.
После посадки и заруливания, Дубок отчего-то был очень даже радостным. После того, как он вынул меня из кабины, протянул мне интересный эскиз.
— Хм, не совсем понимаю. А что это? — спросил я, разглядывая лист с рисунком, выполненном в карандаше.
— Я попросил кое-кого в штабе тебе эмблему нарисовать. Человек не отказался.
— Неплохо. Надо у Араратовича лучше спросить, чтобы он был не против наших с тобой украшений фюзеляжа, — сказал я и заметил быстро идущего в мою сторону Бажаняна. — Только не сегодня.
— А чего ждать? Вон, же он…
— Родин, за мной, — прорычал Бажанян, пролетев мимо нас, словно раненый секач.
— Я понял, Сергеич, — кивнул Дубок. — Лучше не сегодня. Чего случилось?
— Да, мы во время полёта…
— Живее! Я не хочу после него прийти в класс, — крикнул Бажанян, отойдя от нас на несколько метров.
— Потом поговорим. Классный рисунок, Елисеевич, — сказал я и отдал бумагу Дубку.
— Погоди. Я посмотрел, куда пуля попала, — тихо сказал мой техник.
Сначала не сразу сообразил, о какой пуле сейчас он говорит. Но потом память вернулась — вчера же подарил мне Дубок на память это стрелковое средство поражения.
— Ты про ту, что в подголовнике? Ну не попала и ладно. Давай попозже, — торопился я.
— Сергеич, если бы ты это в полёте получил, то…
— Вот ты правильно мыслишь. Кабина не потела, разгерметизации не было. Значит, её схлопотали либо до меня, либо во время обстрела аэродрома духами. Елисеевич, нас сейчас Бажанян уделает. Потом поговорим, — перебил я Дубка и рванул за Араратовичем.
Чего так распереживался Елисеевич? Ну, нашёл пулю, и что с того? Я же не первый на этом борту летаю. Может, предыдущий лётчик получал очередь и садился с разгерметизацией. Мало ли таких случаев было.
Войдя в штаб, я и Бажанян сразу направились в класс. Путь пролегал мимо открытых дверей кабинетов «строевиков» и кадровиков. Занимались эти штабные пчёлки разбором документации и громким обсуждением насущных вопросов — что в газетах пишут, на ужин, что готовить будут, когда поездка в город состоится. Стоит ли говорить, что шум от девушек был сравним с гулом на партсобрании.
— Ой, товарищ подполковник, тут… — выскочила в коридор светленькая толстушка с розовыми щёчками, словно у молодого поросёнка.
— Потом, Зоя. Вы чего тут как сороки стрекочете? — возмутил Бажанян и жестом подозвал к себе солдата, стоявшего у дверей.
— Рабочие моменты обсуждаем, товарищ подполковник, — вышла вслед за Зоей брюнетка Ася.
Шла рядовой Кисель медленно, картинно виляя бёдрами. В мою сторону она не смотрела,
